Мария Горбунова родилась 14 января 1997 года в г. Москва, где проживает и сейчас. Писать начала в 14-15 лет, когда поняла, что не все эмоции и мысли можно выразить простыми словами: для некоторых нужна метафора, а для некоторых — стих. С тех пор регулярно пишет стихи. Проза выходит реже, но сочинять ее Мария любит не меньше.
Денег не было. Как и всегда. Но сегодня, в ледяной январский день, их недостаток ощущался остро. Настя хотела встретиться в ресторане на Пятницкой — а я не могла ей сказать, что потяну разве что «Му-Му» или «Теремок». Когда весь твой доход — гонорар от растерзанных журналами стихов, учишься планировать и экономить. И хоть я могла бы неделю прожить на две тысячи рублей, встречу с Настей нельзя было отменить, ведь мы не виделись и не общались пять лет. Не говоря уже о том, что она сделала для меня и как много когда-то значила.
Я нередко задумывалась: а стала бы я той, кем стала, если бы не Настя, если бы не наша дружба?
Все началось в университете, когда нам было по восемнадцать лет. Я училась на историческом факультете, Настя — на экономическом, и мы встретились на общей паре по философии. Я только начинала писать стихи, а она — выступать в студенческом театре. Ей суждено было стать актрисой: она высокая, с длинными темными волосами, зеленоглазая, осанистая и яркая, как солнце. Ее преданность искусству граничила с одержимостью: Настя репетировала сцены из пьес в университетской столовой и в метро, обклеила свою маленькую комнату в общежитии огромными портретами писателей и драматургов, читала без остановки — я не помню ее без книги в руке. А ещё она любила танцевать. Не что-то конкретное и даже не совсем изящное — пропускала музыку через сердце и полностью отдавалась ритму. Могла запросто два часа протанцевать под песни уличных музыкантов, забывая, куда собиралась пойти даже зимой.
Когда я сказала Насте, что пишу стихи, она подскочила на месте и схватила меня за руки. «Покажи!» — воскликнула она, и я прочла ей один:
«Так в волнах растворяются суда, Так в горизонте пропадают птицы — Не встретиться с тобой и не проститься: В России расстаются навсегда».
Она слушала с закрытыми глазами и чуть покачиваясь. А в конце уставилась на меня и объявила: «Борис Рыжий — обожаю! У тебя есть вкус, раз цитируешь гения. Классные стихи. Но нужно доработать. Ты читала Гарсиа Лорку? А Уитмена? А Сильвию Плат?» С этого началось мое знакомство с огромным миром поэзии. Не то что бы я была не знакома с ним до этого, но читала мало и выборочно. Настя научила меня, что читать нужно всё, особенно плохое, чтобы знать, как делать не надо.
Мы придумали, как объединить моё стихотворчество и её любовь к театру: я писала стихи, а она громко декларировала их на улицах Москвы, на вокзалах и возле метро. Иногда к нам присоединялись уличные музыканты, а иногда они же прогоняли нас со своих точек. Мы записывали чтение стихов на видео и выкладывали на Ютуб. Настя заставляла меня отправлять стихи на поэтические конкурсы, в журналы и газеты. Поначалу ничего из этого не выходило, но спустя время мои творения пришлись по нраву одному редактору литературного журнала. Его звали Арсений Давидович, как сейчас помню. Он даже пригласил меня в свой кабинет, пахнущий коньяком и заставленный советской мебелью. Сказал, что стихи хороши, их напечатают и заплатят мне тысячу рублей — а тогда, в 2015 году, это были вполне себе деньги.
Я испытывала чувство пьянящей эйфории и решила по заветам великой Франсуазы Саган первый гонорар дочиста прокутить. Настя была вне себя от восторга: «Нас ждёт грандиозное! А сейчас пошли пить игристое». Не придумав ничего лучше, мы распили бутылку шампанского на детской площадке за Новым Арбатом и гуляли по московским улицам до утра — то была нежная июньская ночь, когда город начинает жить второй жизнью, более счастливой и непринужденной.
После Арсения Давидовича меня напечатали в «Новом литературном обозрении». А дальше — в московских и региональных литературных журнальчиках разной толщины. Настя тогда подарила мне печатную машинку «Мерседес Прима» с открыткой, где было написано: «Моей подруге — большому русскому поэту». Когда я это прочитала, впервые в жизни задумалась: «Я что, и правда теперь поэт?»
Мне было двадцать лет, и я считала себя большим поэтом — ведь так сказала Настя. А она тем временем захватывала театры: уже с новой, профессиональной труппой гастролировала в Санкт-Петербурге, Казани, Уфе, врывалась в московские театры от мала до велика. «Настя, ты великая актриса», — говорила я ей, вбегая в гримерку с букетом белых роз. «Сказала великая поэтесса», — отвечала мне она, забирала цветы, кидалась обниматься и целовала в щеку.
Своё английское совершеннолетие я отмечала в клубе «Высоцкий», где читала новые стихи, а Настя снимала меня на дорогую камеру. Я пригласила двадцать одного гостя. Интересно, где теперь все эти люди? Впрочем, не особо — чтобы набрать нужное количество, я позвала на вечер даже простых знакомых. Среди них был Андрей, мой приятель из поэтического клуба. Я о нем почти ничего не знала, только то, что ему примерно тридцать лет, он айтишник и пишет стихи по вечерам после работы. Поначалу я не придала значения, когда увидела, что Настя с ним много общалась, а к концу вечеринки стала расспрашивать у меня про него. Я только пожала плечами.
Через полгода Настя вышла за Андрея замуж. Сказать, что это было неожиданно — значит промолчать. В тот год мы виделись значительно реже: я продолжала писать и публиковаться, издала сборник и готовила к выпуску новый. И вот однажды Настя позвонила мне и сказала: «Если ты стоишь, тебе лучше присесть». Я ответила тут же: «Кто умер?», а она: «Да тьфу на тебя! Я выхожу замуж». Я ощутила на собственном опыте, что значит выражение «челюсть отвисла». Ляпнула по глупости: «А за кого?» Она даже не сразу ответила. «Как это “за кого”? — удивилась она. — За Андрея, конечно, за кого же ещё!»
Справедливости ради отмечу, что было, «за кого ещё»: Настя всегда пользовалась успехом у парней, интрижки с которыми едва выдерживали месяц. Мы с ней обсуждали отношения только один раз, сильно поспорили, и тогда Настя сказала: «Ну, ты моногамная, а я полигамная, нам нечего делить». Зачем ей надо было выходить замуж, я ума не приложила. Так и сказала ей в одну из наших уже редких встреч, а она ответила: «Всё просто: я его люблю».
Ну, на «люблю» и суда нет.
Свадьба была на удивление скромная, приглашены человек десять ближайших родственников и друзей: не в стиле Насти. И платье на ней было простое, даже строгое. Я подарила ей золотой браслет и два стиха. Когда я прочитала их за столом, она обняла меня крепко, а потом повернулась к Андрею и с таким жаром поцеловала его, что мне стало неловко. «Спасибо тебе, что познакомила нас, — обратилась она ко мне. — Это ведь твоя заслуга, мой великий поэт!» Я сконфуженно пожала плечами. Помню, Настя много выпила на свадьбе, и пила с каким-то самозабвением. Мне хватило одного бокала: голова и так болела.
Через месяц после свадьбы Настя сообщила, что улетает с Андреем в Дублин: «Понимаешь, Андрею дали оффер в дублинский филиал, надо ехать. Но это же круто! Пришлю тебе оттуда Джойса в оригинале». Я была обескуражена. Нет-нет, я порадовалась за неё, ведь счастье моего друга — мое счастье, просто всё произошло так быстро и неожиданно… Ладно, да, я больше расстроилась, чем обрадовалась. Честно говоря, я не представляла, как это Насти может не быть здесь рядом, в нескольких станциях метро от меня. И мне было больно.
Я готовила к выпуску второй сборник стихов, но радости от этого не ощущала. Мне хотелось больше времени провести с Настей перед тем, как она уедет, но меня то и дело выдёргивали на поэтические чтения, презентации и круглые столы. Я чувствовала, как падаю в темную, глубокую воду и потихоньку начинаю задыхаться.