В тот весьма странный день, когда Люси заметила, что с Бирном что-то не так, из ведра с помоями снова пропали все кости. Случалось ли им готовить для госпожи хоть курицу, хоть фазана или кролика, после разделки туши кости лежали на своём законном месте. Самое то припрятать себе на бульон, самую малость, чтобы не злить хозяйку. А вот оставишь на ночь — поутру не найдёшь ни одной, и Люси сомневалась, что кто-то из слуг, работающих в поместье, способен отправить в кастрюлю склизкое нечто, часами мариновавшееся в луковой шелухе и тухлом рыбьем жире.

Но накануне госпожа Кордетта высказалась яснее ясного. Битый час она распекала кухарку, её помощниц, дворецкого и зачем-то — садовника, цитируя нравоучительную историю о бездельнике, которому за воровство отрубили кисти рук. Ругань у неё всегда пробирала до печёнок, как ни тверди, что не всерьёз. Тростью перед носом махнёт, каждое пятно на скатерти припомнит, а то и отхлещет по щекам — не сильно, но всегда обидно до дрожи. Даром ей, совладелице одной из крупнейших торговых компаний во всей империи, не сдались эти косточки. Так, хороший повод, чтоб напомнить, кто тут хозяйка, поглубже в грязь втоптать и попрыгать сверху. Ладно б платила побольше других — за каждый медяк удавится! А хотела карга, чтоб поймали ей вора. Взбрело взбалмошной госпоже в голову, что кто-то из слуг готовит себе, что ни день, завтрак, обед и ужин из её драгоценных помоев. Когда же старой Кордетте забредала в голову дурь, было уже не выбить и не вытряхнуть. Будь её воля, она бы и городскую стражу подрядила, лишь бы наказать мнимого злодея.

Сама Люси в существование вора верила меньше, чем в хозяйский здравый смысл. Только оно ж всегда так: господа дурят, а разгребать оставляют прислуге. Не проявишь рвения — старая ведьма жалование урежет, а то и прочь погонит, да такие рекомендации распишет, что ни в один богатый дом не будет дороги. Потому и терпели, стояли, опустив глаза: ни к чему внимание привлекать. И вот тогда-то приметилась первая странность: Бирн, глядя в раскрасневшееся от криков лицо госпожи, улыбался.

Бирн был простоватый, низкорослый мужичок, не симпатичный и даже не самый расторопный. То он помогал садовнику, то на конюшне, то подменял запившего кучера: хозяйка скорее сделалась бы жрицей милосердной Хелартии, чем пустила «увальня» в жилые комнаты. Был он, по общему негласному мнению, глуповат, потому как вечно всё путал, а на упрёки расстраивался до слёз.

— Имей ты хоть какое достоинство! Ей и простого поклона хватит, — не выдержав однажды такого унижения, шепнула ему Люси. Бирн, не поднимаясь с пола, на котором всё ещё корчился на четвереньках, будто не верил, что буря миновала, простонал:

— Легко тебе: не ты споткнулась и переломала её любимые пионы!

— Пионы? Да умоляю, она в сад-то не выходит! Небось и не вспомнила бы, что там что-то росло, не угляди из окна. Вставай же ты!

Похожий на откормленную, но крайне пугливую мышь Бирн приподнял голову, огляделся. Только убедился, что госпожа убралась прочь, тут же шепнул:

— Так она ж слёзы пьёт заместо чая, ведьма поганая! Не буду унижаться — прочь прогонит. И куды мне топать? При храме вырос, там бы всю жизнь и работать за гроши, кабы старухе не приглянулся. Уметь ничего не умею, хоть место отработаю!

Испугавшись собственной откровенности, он тут же захлопнул рот. Маленькие глазки тревожно забегали: не слышала ли хозяйка? А Люси тогда-то и сообразила: вовсе даже не растяпа малоразумный с ними служит, а смышлёный мужичок и осторожный, даром что нелепый. Как-то зауважала его даже: вона как прикидывается.

— Ему в высшем свете бы место, говорю, — говорила она кухарке в полголоса за мытьём посуды. — Прикидывается-то как, ни нотки фальшивой! Довелось бы Бирну нашему заморского принца играть — сыграл бы, да так, что и без нарядов с камнями драгоценными все б поверили.

Говорила, а сама спрашивала: и как терпит-то? Как обвиняют несправедливо в глупости какой, так само ж внутри закипает. На то лишь хватало самой Люси, чтоб губы сжать и в пол смотреть. Рот раскроешь шире нужного, сами выпадут оправдания, да не с мольбами вперемешку — с нецензурной бранью. Изобрелись сами собой и способы перетерпеть. Она то представляла, что держит лезвие во рту и порежется, если издаст хоть звук, то воображала на месте хозяйской ругани собачий лай, а то и представляла, как самодовольная старуха горстями жрёт помои. А Бирн-то всегда плакал, сопли пускал аж пузырями, весь ковёр после него насквозь промокал, как правда сожалеет…

А накануне вот — улыбался.

Люси пристроила последнюю чашку в сервант и задумчиво вздохнула. Огонёк единственной свечи, разгонявшей немного сумрак, тревожно заметался. Пришлось рукой прикрыть: того и гляди, потухнет. И что тогда? На ощупь брести только, надеясь, что не налетишь на что в потёмках. У хозяйки-то слух ох какой чуткий! Проснётся — заведётся на полночи. А чтоб свечей побольше жечь, хотя бы в холле — увольте! Она ведь ко сну уже отошла, а что же здесь, в поместье, кроме неё кому свет может понадобиться?

Огонёк мигнул и потух под неожиданным порывом ветра. Не успела Люси выругаться и выдать себя, как обомлела: входная дверь была чуть приоткрыта. За стеклом виднелась низкорослая человеческая фигура.

«Никак, вор наш объявился!» — она вся подобралась в предвкушении. Не то чтоб собиралась сдавать своего вздорной бабке: уж очень любопытно было, к чему таскать помои. Коль решил воровать, не вернее было б вынести драгоценности, или хоть вяленый окорок из хозяйских погребов? А столовые приборы из чистого серебра? Глядишь, с реальной пропажи госпожа Кордетта так бы разоралась, что наконец-то откусила бы себе язык и смогла бы после лишь тревожно мычать.

Едва коснулся фигуры лунный свет, как тут же признала она удаляющуюся спину. Бирн не оглядывался, шёл уверенно, прижимая что-то к широкой груди. Сейчас бы окликнуть его, спросить напрямую, пока не видит никто… Но почему-то Люси промолчала, а «недотёпа» тем временем юркнул прямиком в садовый лабиринт. Благо звался тот лабиринтом больше по привычке и легко просматривался чуть не насквозь. Зашелестела под подолом юбки листва; Бирн замер. Будь он зверьком, непременно навострил бы уши, принюхался, чтоб распознать, с какой стороны опасность крадётся. Но попробуй разгляди кого в ночи, спрятавшегося вдобавок за статуей танцующей феи!

— Эй, да не прячься ты, чего боишься? Выходи!

Люси облегчённо выдохнула — заметил, но не злится. Она уже хотела выйти из-за статуи, как Бирн вдруг отвернулся, опустился на колени и принялся шарить под лавкой.

— Ну где ты прячешься, малыш?