Бурёнка кого-то жрала, смачно чавкая и урча от удовольствия. Ну, кушай, кушай, кормилица моя, не буду мешать. Я пока тут на камушке посижу. Что-то трупа лошади не видно, ускакала что ли? Или сегодняшний обед Бурёнушки пешком пришёл?

Шихла подняла окровавленную морду от своего страшного пиршества и обернулась, уставившись на меня. Её маленькие красные глазки, все четыре, горели яростью и безумием, узкие длинные челюсти распахнулись, меж ними мелькнуло чёрное жало раздвоенного языка. Узнав меня, Бурёнка успокоилась и продолжила своё занятие. Я наблюдала за ней со смесью отвращения и одобрения. Кушай, родимая, я уже к тебе привыкла, совсем не боюсь.

Первый раз, когда я увидела пирующую шихлу, у меня руки-ноги отнялись, ни шевельнуться не могла, ни закричать. Так и стояла на опушке, пока чудище разделывало свою жертву, ждала, что сейчас оно за меня примется. Помнится, только одна мысль в голове билась: «Только бы сразу помереть, не мучиться!» Убежать даже не пыталась, да и без толку это: шихла и летает, и по земле быстрее коня скачет, даже в лесу не скрыться. Так я и стояла истуканом, а чешуйчатая тварь на меня не обращала никакого внимания.

Потихоньку ступор прошёл, стала я по шажочку отходить в лес, а потом заметила, что совсем рядышком лежит конский труп с разорванным горлом. А на коне уздечка дорогая, с серебряными нашлёпками. Монет пятнадцать в городе дадут за неё, а то и все двадцать. Стояла я, смотрела: и помирать за двадцать монет не хочется, и добро бросить никакой возможности нет, дома братишки-сестрёнки голодные сидят. Мамка у нас давно померла, а тяти с весны нет, четверо у меня братишек-сестрёнок, все мал мала меньше. Хозяйство небольшое, но рук всё равно не хватает, закрома этой осенью почти пустые. Не переживём мы зиму. Как подумала я о том, что мои младшие от голода плакать будут, так и решилась. Уж лучше от шихлы смерть принять, чем смотреть, как они страдать будут.

Подошла, сняла уздечку, хоть руки и тряслись. Седло шихла подрала, не годилось оно в продажу, но зато в седельных сумках кубок нашёлся серебряный да гребень с камнями. Только хотела уходить, как догадалась: а раз всадник был таким богатеем, то у него и в кошеле на поясе не пусто должно быть. Да и перстенёк какой на пальце остаться должен, шихла-то только нутро выедает, а остов бросает. Может, подождать, пока она нажрётся и улетит, а потом пошарить хорошенько?

Знаю, что тех, кто мертвяков грабит, нехорошим словом называют, но легко быть благородным, когда брюхо полное. А мне не до того, мне четыре рта кормить, да и самой бы не загнуться.

Оторвалась шихла от обеда своего кровавого и ко мне направилась. Успела я себя укорить, что ни за что жизнь отдала, надо было хватать уздечку и уходить, пока тварь на труп отвлеклась. Но гадина и не думала меня когтями своими страшными полосовать, только в лицо мне своей смрадной мордой ткнулась, обнюхала и отошла, как от пустого места. Не тронула меня, конём занялась.

Сняла я с брошенного тела кошель, цепочку с амулетом золотым, перстень с камушком алым и пошла в город. На торжище, конечно, краденое не продашь, а барышник полной цены не даст, но мне любая медяшка в прок пойдет.

Так и повелось, частенько я наведывалась на дорогу, где хозяйничала шихла. Она себе гнездовище на скале над лесом устроила, оттуда смотрела, не едет ли добыча. И недели не проходило, чтобы кого не задрала. Деревенские-то быстро смекнули, кроме меня в город никто напрямки не ходил, все по кругу ездили. Но приезжие про шихлу не знали, ими-то моя Бурёнушка и обедала, а я подбирала, что останется: деньги, цепочки-колечки, обувку хорошую. Все, что унести и продать могла.

Перезимовали мы сыто. И молоко у нас было, и масло, и мясцо едали. А как купец шихле попался, так я братишкам-сестрёнкам и сапожки справила, и себе телогрейку на меху прикупила.

Так и не знаю, чем я твари нечистой глянулась, но не трогала меня шихла. А я её совсем бояться перестала, близенько подходила, Бурёнкой прозвала. Даже погладить разок решилась по чешуе да гребням костяным. Думала, склизкая она и холодная, но чешуя на ощупь была теплая и гладкая, как голыш, обточенный рекой.

− Хоть бы тебя, родимая, не извели до будущего года, − вслух размышляла я, глядя в крылатую спину шихлы. − Говорят, что барон лыцарей послал на охоту, ты уж побереги себя. У нас крыша прохудилась, перестилать надо. А ещё какую денюжку сестре на приданое хочу скопить, годка три-четыре – и заневестится она, а кто сиротинушку бессеребреную в жены возьмет? Мне-то уж не надо, но её хочу хорошо пристроить.

У меня женихи и раньше не толпились, а теперь и вовсе замуж не выйти. Заметили в деревне, что уж больно сыто сиротки живут, а старшая всё в город бегает и возвращается с деньгами и подарками. Слухи, что тараканы, разбегутся – не поймаешь. Про шихлу, конечно, никто не догадывается, но ославили меня так, что теперь хорошие парни в мою сторону и не смотрят.

− Давеча Брыль ко мне подходил, − пожаловалась я Бурёнке. − Сосед наш вдовый. Замуж звал. Говорит, знаю, что ты в городе подол за деньги задираешь, да мне всё равно. Пойдёшь за меня – будешь, как сыр в масле кататься и без ремесла своего позорного. Только, Бурёнушка, я лучше и, правда, таким заработком займусь, чем за Брыля идти. Жену свою он насмерть забил, да все знают, отчего первая сноха у него утопилась, а вторую сын в город с собой увёз. Отказала я ему, а он только посмеялся. Сказал, чтобы я добром соглашалась, а то ведь и силой принудить может. Вот бы он по короткой дороге в город пошёл да с тобой повстречался, а?

Шихла, конечно, не ответила. Доела, потопталась вокруг меня, а потом развернула перепончатые крылья и умчалась в гнездо отдыхать. А я принялась искать свою добычу.

Одет мертвяк был по-барски, я даже вздохнула с грустью: кабы шихла раздевала путников, прежде чем брюхо им распарывать! Такой кафтан с золотым шитьём задорого продать можно, а теперь он только на тряпки и годится, весь разодранный когтями да залитый кровью. А вот шапку можно от пыли отряхнуть да перекупщику отнести, богатая шапка. И перстень яшмовый, и цепочка серебряная. Хороший сегодня улов!

На цепочке обнаружилась трубочка со свитком. Грамоте я обучена, но читать мастерицей не была, а буквочки меленькие, так и рассыпаются, как бисер. Хотела я бросить свиток, но ровно кто-то на ухо шепнул: «Прочти!» И я села разбирать по слогам, что ж там написано.

Ой, мамочки! Задранный шихлой путник был бароновым гонцом и вёз ответ от главного волшебника из колдовской общины. Я-то думала, что только лыцарей барон послал за шихлой, а лыцарь для неё – что бугаю колючка. Латник в жисть не догонит шихлу, только если в гнездовище заберётся, а туда без крыльев не попасть. Но барон-то наш ещё и магикам написал, чтобы извели мою Бурёнушку. Вёз гонец согласие, пришлют они колдуна вскорости.

Целую неделю я каждый день бегала на дорогу, ждала шихлу, но та всё не прилетала. Сама не знаю, зачем я время теряла. Предупредить хотела? Не понимает тварь бессловесная речь человеческую, что ей до моего предупреждения. Но хоть разок увидеть её хотела, попрощаться, спасибо сказать, что не обидела.

В конце недели заявился в деревню колдун на вороном коне. Остановился у головы в доме, сказал, что от деревни до гнезда шихлы ближе, чем каждый день из города ездить. Он Бурёнку под скалой поджидать будет, а как пролетит она мимо него, так скажет слова чародейские – и истает моя кормилица прямо на лету сизым туманом. Пока колдун с дороги отдыхал, побежала я к скале.